Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Юрий был такой славный и особенный, в этой серой фланелевой рубашке с открытым воротом, с засученными рукавами. «Вот видишь, какой я у тебя скверный».

Просидела у него ровно 25 минут и в одиннадцать ушла. «Спокойной ночи, Юрий!» «Да я теперь уж не засну. Спасибо тебе, радость моя!»

Сегодня пойду к нему к 7-ми. Принесу термометр, а то свой он разбил.

4 марта 1927. Пятница

Вчера у Юрия. Ему лучше, хотя температура вдруг скакнула на 37,2. Но все эти дни он работает. Сначала я очень расстроилась его температурой, потом успокоилась. Говорили о том, о сем, я читала ему рассказы Бальмонта из книги: «Где мой дом?» Все было хорошо. Хотела уйти в одиннадцать, но задержалась. Осталась до 11 1/2 и условились, что он не пойдет меня провожать. Потом, прощаясь, обняла его и вдруг заплакала. Точно определить причину моих слез не смогу, приблизительно — можно… А если мне уже мало видеть его и целовать? Что, если он уже настолько пробудил во мне женщину, что я захотела его физически? Может быть, повторяю, может быть, не знаю. Но факт, что первой причиной было какое-то неудовлетворение. И, как никогда, было тяжело и трудно уходить от него. Юрий очень взволнован и испуган, одевается. Я почти кричу ему: «Не надо!» Чувствую, что могу дойти чуть ли не до истерики. Он проводил меня все-таки чуть не до самого вокзала. Я поцеловала его и быстро-быстро, не оглядываясь ни разу, пошла. Ждала поезда минут 40. Сидела в темноте на перроне и плакала. О чем плакала?

Пришла домой. Долго не ложилась. И легла, как заревела навзрыд. И ногами начала брыкаться, совсем как маленькая.

Сегодня Мамочка уже пошла к Фаусек. Мне надо будет еще сделать образец киевского шва и пойти по адресам… В какую-то кукольную мастерскую пойти; врать, что я умею делать кукол; а ведь, в сущности, я ничего не умею. Потом зайти показаться к Уриным… Пойти в «Соврем<енные> Записки», взять у Вишняка какие-то книги… Последний день занятий. Заседание, споры. На какой-то экзамен нужно записываться… Зачем? Ведь все равно нервы не выдержат.

7 марта 1927. Понедельник

В пятницу я ушла из дому рано и ушла в страшно подавленном состоянии. Ходила по двум адресам, везде обещали написать… Бродила по городу. Ушла, даже не завтракая, купила дорогого шоколада и грызла. В 5-м часу зашла к Андрею, не застала дома. Оставила записку и пошла бродить. Почувствовала себя страшно усталой — и физически, и нравственно. Казалось, так еще вчера я могла плакать, биться, а вот сегодня уже не могу… А тут еще эта тюрьма Sainte[55] (?) (не дописано — И.Н.). С детства я не могу спокойно проходить мимо тюрьмы. Тюрьма и кладбище… У Андрея была такая же: сидела в шезлонге, уткнулась головой в раму и молчала. Андрей уж и так, и эдак хотел меня расшевелить. Но расшевелилась я только в кафе после лекций. М<ожет> б<ыть>, искусственным путем — от пива и вина… В поезде встретила Очередина и так весело с ним проболтала, что сама на себя удивлялась.

В субботу вечером был у нас Юрий с отцом.

В воскресенье я была у него…

8 марта 1927. Вторник

Вчера была в библиотеке, ничего уже не было, оставила свое «языковедение» еще на две недели и пошла к Андрею. Туда же и Юрий должен был прийти. Когда я пришла, он уже был. Андрей меня прямо тронул своим заботливым отношением к Юрию. Кажется, и Юрий, наконец, это понял и поверил, что Андрей его любит. Я совсем больна и нервна. Началось с того, что села в шезлонг и уткнулась в раму. «Вот сейчас и заснет, как в прошлый раз», — говорит Андрей. «Нет, заплачет», — говорит Юрий. И действительно, через минуту я уже плакала. Не из-за Юркиной же шутки, конечно. Просто я стала отвратительная — и плачу, и смеюсь, истерика какая-то.

Юрий провожал нас до Института. «А я поеду домой: я очень устал сегодня». Прощаемся. Подойдя к двери, оглядываюсь, — он все стоит у калитки…

Собрание. Диктуют программы. Андрей скоро уходит. Организуются группы по конституционному праву. Я никуда не записываюсь. Что-то резкое отвечаю Косте. И еще кому-то. Какое-то раздражение против Юрия. «А он-то что? Будет держать экзамены или нет? Ничего для этого не предпринимает!

Ну, и пусть делает, что хочет!» И потом вдруг заплакала. Подходит Лиля. «Что с вами, Ира?» Ничего, так». «Что-нибудь случилось дома?» «Нет». «Ну, милая, успокойтесь!» Обнимает меня, целует. «Вы к нам придете заниматься, в нашу группу?» «Я не буду сдавать экзаменов». «Ирочка, успокойтесь. Приходите к нам, будем вместе заниматься».

Как меня раздражали эти вопросы: «Вы в какой группе?» «Вы что сдаете?» Я всем отвечала: «Ничего»; и на вопрос: «Почему так?» — «У меня есть свои личные причины».

Вдруг приходит Юрий. Что-то удивленно спрашиваю его и продолжаю разговаривать с Лилей. Он уходит. Потом складываю портфель и выхожу. Он стоит лицом к окну и курит. Если курит, значит, что-то плохо. Меня он не замечает. Одеваюсь, беру его за рукав: «Идем!» Выходим. Он молчит. У Пантеона я не выдерживаю: «Юрий, чтоты?» «Я ничего, Ируня». Догоняет Муретов, что-то начинает говорить об экзаменах, потом опять идем одни. Молчим. И только у метро: «Ира, это не то… Я…» Сворачиваем в какую-то маленькую улочку. Шагаем молча. «Юрий, не мучай меня, скажи, что с тобой?» «Не знаю. Теперь я не знаю». Молча целует мои руки. Выходим на набережную, к Notre Dame, я кладу портфель на парапет, облокачиваюсь и начинаю плакать. Больше сил уже нет. «Ируня, родная моя, не плачь!» «Да что с тобой, Юринька?» «Я так измучался за эти часы. Я так намного-намного постарел дома…» «Что же случилось?» «Меня беспокоят твои, вот, слезы, Ируня. Я так больше не могу». Я беру его руку, что-то лопочу. «Юрий, это болезнь, это истерия. Я буду лечиться… Это пройдет, Юрий». Слезы, поцелуй, ощущение какой-то последней близости, и эти слезы. «Я перед тобой виновата, Юрий. Это давно нужно было остановить, и можно было, надо было лечиться. Как-то такое легкое отношение к нервным заболеваниям». «Ив этом я виноват». «Почему ты? Мы оба. А зачатки были давно. Я поправлюсь, Юрий, только не уходи…» «Как я перемучался за эти два часа… Вдруг показалось, что я могу тебя потерять…» «Где ты был?» «Везде был. И на St. Michel, и у Notre Dame… Заходил в какое-то бистро, что-то пил… Стыдно, я даже ревел сегодня…»

Я смотрела на огни в Сене, на бегающие на той стороне трамваи, на Notre Dame. «Знаешь, Ирина, я так думаю: нам нужно как можно скорее начать жить вместе. Нам надо быть вместе». «Да, Юрий». «Надо скорее преодолеть эти внешние препятствия… Странно, я даже своим родным еще ничего не говорил…»

Кое-как успокоившись на этой мысли, два неврастеника стали вдруг такими счастливыми и тихими.